Видно, новым читателям все придется объяснять. Ну, например, что такое «позвонить в Москву по талону». В каждой записи нарываюсь на какую-нибудь деталь, что впору уже завести глоссарий к дневникам двадцатилетней давности. Может, действительно съесть, например, сыру кусочек. Или перед сном себя не травить? Позвонить без талона в Москву нельзя, а днем я не запасся талоном. Беспокойно за вдовинскую статью. Надо было её глазами проглядеть. А теперь будь что будет!
От всех тревог не спрячешься.
Думал, к ночи что-то случится. Кто-нибудь, думал, меня случайно навестит. Я всё чуда жду. А чудес не бывает. Авось да приснится!
Нет, эдак я не засну. В изоляции, в тревоге. От сигарет голова идет кругом. И проветрить комнату невозможно: на Ереван ледник пошёл, местные не могут вспомнить, были ли когда такие морозы.
Какого же я яблочка ещё не вкусил, чтобы в себе возродить интерес к сущему? Безвестность знал, известность знал, и любим, и не любим сколько раз был, пьяным был и трезвым был, всю Сибирь объездил. Что осталось? Маму с папой пережить? А зачем? Мало ли я слёз наелся?
В Ереване ночь. И за стенкой уже затихли армяне. Через час Москва отойдёт ко сну. Только мы, писатели, бдим – одни во Вселенной. Неохота к окну идти - на звёзды смотреть. Это важно для красного словца: когда пишешь про ночь, нужно вспомнить про звёзды. Вот если б ты, мамуля, не хворала у меня, как бы всё славно было.
Мамочка, папочка, лучше я к вам свою молитву обращу. Мамочка, папочка, вам и без слов все ясно. Ваше дитятко – лысое совсем, попадали волосики. Я и в детстве лысый был. Там, где Элик у моей коляски, на этой карточке. И Элик – лучезарный мальчик был, у а него теперь самого детей двое. ("Записки гастролёра", 1986 год)
